По поводу речи городского головы Чичерина - Страница 1

К оглавлению

1

Свистом и лаем было встречено в так называемом либеральном (!!) лагере наше мнение, не однажды выраженное, а в последний раз в передовой статье 10-го нумера – о том, что пришло наконец время центр управления русским государством перенести в центр государства. Ничто, по-видимому, так не раздражает и не пугает наших противников, как мысль о совмещении правительственного центра с средоточием народной исторической жизни и о восстановлении правильного кровообращения в нашем государственном организме! «Пустые опасные бредни», «старая вздорная фантазия», изъезженный конек «славянофилов», «самобытников», «народников»… Так величают нас, обыкновенно, эти поистине дивные люди, одержимые некою томительною страстью ко всему, что ненародно, что противоположно понятию самобытности!

На днях один из сих поборников национальной безличности и духовного рабства накинулся в «Вестнике Европы» на нового городского голову Москвы за то, что при вступлении своем в должность он сказал в своей речи, будто «только в Москве можно обрести те крепкие основы, то верное понимание смысла русской истории, то чутье истинных потребностей народной жизни, которые предохраняют от легкомысленных увлечений и от слепого следования за мимолетными авторитетами…». Понятно, что публицист «Вестника Европы» нисколько не расположен предохранять себя и русское общество от этого слепого следования, когда именно такое «слепое следование» и возводится нашими ненавистниками самобытности в догмат новейшего русского «либерализма»… Понятно также, что всякая ссылка на «крепкие основы», точный «смысл русской истории» и «истинные потребности народной жизни» не заслуживает ни малейшего внимания в глазах наших противников; это значило бы признать, что у русской народной жизни могут быть свои, самостоятельные потребности, у русской истории есть свой особенный смысл и выработаны ею самобытные крепкие основы, тогда как, по учению этих господ, никакой «самобытности в сфере политических, нравственных и религиозных идей» для русского народа не полагается, а должен он пробавляться, под видом «общечеловеческого», чужою национальною самобытностью: голландскою, бельгийскою, французскою, прусскою, итальянскою, одним словом – любого из латинских и германских племен Европы. Этим и объясняется, почему «Вестник Европы», возражая г. Чичерину, важно утверждает, что «народный дух не приурочен специально ни к какому месту…». Что же это за народный дух, который никуда не приурочивается, и как же это? Может, следовательно, русский народный дух веять и на берегах Шпреи, в Берлине? Конечно, нет, ответят нам, «мы все-таки ограничиваем его веяние пределами Российской Империи»… Стало быть, народный дух одинаков, что в Москве, что в Варшаве, Риге, Вильне? Едва ли, при всей своей умственной отваге, решатся наши «либералы» утверждать, что «да, один и тот же!». А если не один и тот же, так выходит, что народный дух не ко всякому месту приурочен, и вопрос сам собою становится специальнее, иначе, именно: в той ли мере приурочен он к Петербургу, как и к Москве? Еще правильнее, применяясь к словам г. Чичерина, поставить вопрос в следующем виде: где удобнее непосредственно чувствовать истинные потребности русской народной жизни: в центре ли этой жизни или на самой ее окраине, сравнительно недавно приобретенной и населенной не русским племенем? В Москве или Санкт-Петербурге? Где вернее можно уразуметь верный смысл русской истории: там ли где она совершалась и выразилась внешним образом в многочисленных памятниках, то есть в древней исторической государственной столице, или же в столице новой, собственно говоря в резиденции государевой, возникшей только в XVIII веке и непричастной даже величайшему из внешних политических, всенародных событий, ознаменовавших историю России этих последних двух веков, именно нашествию Наполеона в 1812 году? Где удобнее обрести «крепкие основы» нашего исторического и государственного бытия: в среде ли чиновнической, придворной, или же в русском народе и в общественной среде, к народу близкой? В той ли столице, которой даже наши «либералы» не посмеют придать эпитет «народной», или же в столице народной, бывшей искони, пребывающей и доселе – «средоточием народной жизни»?..

Ответ на эти вопросы дается не каким-либо «славянофильством», не какой-либо доктриной, но общим здравым смыслом. А «Вестник Европы» находит нужным попрекнуть г. Чичерина за его выражения о Москве именно славянофильством, причем кивает на «Русь»!.. Но уж почему бы, кстати, не попрекнуть ему «славянофильством» наших лучших поэтов, в том числе и Пушкина, за его стихи:


Москва, как много в этом слове
Для сердца русского слилось,
Как много в нем отозвалось!

Не сказал же вот Пушкин: «о Санкт-Петербург, как много в этом слове для сердца русского слилось!», а выразился про Петербург иначе: «город скучный, дух неволи» и пр.; если же и воспел его, то более со стороны военных парадов, пальбы из Петропавловской крепости в высокоторжественные праздники да красивого течения Невы… Уж и в пушкинских стихах не «Русь» ли виновата?.. Заметка «Вестника Европы» не стоила бы сама по себе и возражения, но в таком же смысле и духе палят все тяжелые и легкие орудия нашего мнимо-либерального арсенала. Отвечая «Вестнику», мы отвечаем и им. Не аргументация их заслуживает внимания, а самое это озлобление на Москву, этот внезапный прибыток любви к Санкт-Петербургу в нашем либеральном лагере: явление очень знаменательное, симптом времени, исполненный серьезного интереса. Защитниками Петербурга и оппонентами усилению значения Москвы в русской исторической жизни являются даже и московские подголоски «Голоса». Очевидно, что «Невская столица» для всех наших «либералов» – отечество, не просто город, а символ. Им дорог Петербург как знамя отрицания народности и самобытности, отрицания, составляющего сущность новейшего «либерализма». Оттого-то и этот тревожный, вполне искренний страх, как бы и в самом деле центр управления Россией не был перенесен вовнутрь России, не высвободился из-под воздействия, из-под давления на него петербургской либеральствующей опричнины!.. Известно, что под опричниной царь Иван Грозный разумел людей, выделенных из земщины, обособленных от Земли, поставленных к ней в супротивное отношение и в то же время наделенных властью и силою безграничного произвола. Для успешнейшего производства этого эксперимента он перенес резиденцию свою и опричнины вон из Москвы, в Александровскую свободу, но чрез 8 лет уничтожил опричнину, пояснив, что для потомков его «образец учинен готов». Не в такой грубой форме, не с той безграничностью произвола, без такого резкого разграничения в сознании понятий Земли и отвлеченной от нее верховной власти, но нечто подобное повторилось и после Петра, что дает нам право применить название опричнины к тем бюрократическим и преторьянским элементам, которые также свили себе гнездо не в старой столице, а в новой резиденции, также были отрешены от земли или земщины и состояли, состоят отчасти к ней и теперь как бы в супротивном отношении. Представим же себе, что в этой обособленной жизни опричнины совершился свой процесс внутреннего развития; что русские опричники стали западниками-либералами, стали в оппозицию по отношению к тому принципу власти, который дал им бытие, не переставая быть опричниками по отношению к земщине! Между тем в сознании носителей самого принципа власти совершается также исторический процесс, но обратный, и возникает, если еще не убеждение, то расположение: прекратить ставшее уже вредным, утратившее свое историческое raison d'etre обособление, и возвратиться от западного государственного типа к тому типу земского государства, который намечен (только намечен) допетровскою Русью. Такая наклонность в верховной власти, очевидно, грозит самому существованию опричнины и их западно-либеральным идеалам, не имеющим ничего общего с русскими государственными земскими идеалами. Ибо не в том, конечно, состоит задача петербургского «либерализма», чтобы добиться в России общечеловеческих прав, свободы слова (определенной, впрочем, положительными законами), свободы совести, подчинения администрации законам и т. д.: если б она состояла только в этом, так не бы

1